http://svpressa.ru/blogs/article/132747/
28 сентября 14:20
Илья Константинов о неожиданном взгляде на выборы
Илья Константинов
Из цикла «Беседы с Васильичем». Первая и вторая статья по сслыкам.
Зима в Питере — сплошное недоразумение. Нет, бывает, конечно: и сугробы по колено, и вычурный морозный узор на окнах, и метели, несущие над замерзшей Невой неистовое воинство Снежной королевы…
Но чаще — ветер, дождь со снегом, вечные сумерки и грязь.
В тот день я агитировал у метро «Нарвская» — район простой, рабочий, кругом общежития, и пульсирующий у вестибюля метро человеческий водоворот по большей части состоял из утомленных и не слишком приветливых лиц. И слушали они меня вполуха, а чаще и вовсе не слушали, а поспешно проходили мимо, лишь скользнув удивленным взглядом по транспаранту с надписью «Все на выборы» и большому плакату с моей фотографией и тезисами программы.
Во время митинга, посвященного выборам. 1990 год. (Фото: Олег Власов) Программу, разумеется, никто не читал, поскольку тогда — в 1990 году, у всех демократов, она была одинаковая: свобода, демократия и «Долой КПСС». А о моей принадлежности именно к этому лагерю свидетельствовал большой фанерный щит, на котором саженными буквами была выведена надпись: «Ленинградский народный фронт».
Больше интересовало фото, с которого на деловитых прохожих грозно взирал неопределенного возраста мужчина с явно обозначенными залысинами и длинной неухоженной бородой.
— Господи, чистый казах, — всплеснула руками одна впечатлительная старушка.
— Почему казах? — не согласился солидный дядечка. — Скорее татарин.
— Видали мы таких татар! — осклабился прыщавый паренек, с прилипшей к губе семечкой.
— В биографии написано — русский, — вступилась за меня средних лет дама, похожая на школьную учительницу.
— Что вы мне говорите! — взвизгнула первая старушка, — я четыре года прожила в Казахстане в эвакуации. Говорю вам — казах.
Дискуссия грозила плавно перерасти в мордобой и, стараясь остудить эмоции, я торопливо загудел в натруженную глотку мегафона:
— Граждане! Сколько же мы будем терпеть всевластие коммунистической номенклатуры? Долой 6-ую статью конституции, да здравствует многопартийность!
Только что вспоминавшая эвакуацию бабушка опасливо втянула голову в плечи и шустро засеменила прочь. Лишившись главного эксперта по национальному вопросу, компания спорщиков сразу потеряла нить разговора и быстро разбрелась.
А я еще поагитировал немного, обещая пробегавшим мимо работягам многоукладную экономику, рынок и права человека, но быстро выдохся — разговорный марафон продолжался уже три недели, и набившие оскомину фразы застревали в горле как мелкие рыбьи кости, что остаются обычно на самом дне опустошенного котелка с ухой.
— А коммуналки когда будут расселять? — внезапно вцепилась в меня немолодая сухощавая женщина с лицом, словно застиранным унылыми буднями. — Все обещают, обещают…
— Не знаю, мать, — честно признался я. — Обещать не буду.
Женщина, окончательно погрустнев, растворилась в толпе, а чья-то шершавая как поверхность рашпиля рука, защелкнулась на моем запястье. Оглянувшись, я не сдержал улыбки:
— Васильич! Здорово!
Старый грузчик лукаво сморщил морщинистое, будто печеное яблоко лицо:
— Здоровей видали.
— Какими судьбами?
— Да вот, прохожу мимо, слышу, ты орешь, как мартовский кот.
— Я агитирую, Васильич.
— За себя?
— В основном.
— И куда же ты, милок, решил избраться?
— На Съезд народных депутатов.
— Высоко метишь, — в сомнении покачал головой Васильич.
И, заметив, что я поеживаюсь в своей куртке на рыбьем меху, сердобольно поинтересовался:
— Замерз, поди, на ветру-то голосить?
— Есть немного, — признался я.
— Пойдем, погреемся, — подмигнул Васильич, — тут пельменная неподалеку.
— Мне пить не положено, избиратели учуют.
— А кто тебе предлагает пить? — делано удивился Васильич. — Посидишь, погреешься, пельменями подзаправишься.
Секунду поколебавшись, я передал мегафон одному из своих добровольных помощников, и передал себя в надежные руки бригадира грузчиков Васильича.
В пельменной оказалось не так людно, как я ожидал, вероятно потому, что в меню были только рыбные пельмени, но нас это не остановило:
— Авось не отравимся, — мелко перекрестился Васильич, уютно устраиваясь в уголке с двойной порцией этого сомнительного блюда. И тут же достал из кармана маленькую водки.
— Компотика-то попей, — по-отечески посоветовал он, стаканчик и освободится.
— Не могу я, Васильич.
— Что же мне, одному употреблять? — возмутился тот, — плесни себе, хотя бы для вида.
Убедившись, что я плеснул в стакан немного водки, Васильич успокоился, налил себе, и скороговоркой пробормотав: «Со свиданьицем», вкусно выпил.
— Зря ты полез в это дело, — веско проговорил он, ловя вилкой ускользающую пельменину.
— Ты про выборы?
— Про них, — кивнул он лысеющей макушкой.
— Что же в этом плохого? Все по закон.
— По закону, — нехотя согласился Васильич, — но не по совести.
— Это ты зря, — сразу ощетинился я. — Нынешние выборы как раз по совести. Это раньше было: один кандидат от «блока коммунистов и беспартийных» — вот и весь выбор. А сейчас у меня девять конкурентов, все разные, на любой вкус, от коммунистов до монархистов. Выбирай!
— Не буду, — отрезал Васильич.
— На выборы не пойдешь?
— Не пойду.
— Почему?
— Баловство это, игрища, — поморщился он, — Посуди сам: десять человек и никого из них я не знаю. Не о тебе речь, за тебя я бы проголосовал по дружбе. Но я в другом районе живу. Там тоже десять или пятнадцать кандидатов — ни одного знакомого. Как выбирать?
— Программы почитай, дебаты посмотри.
Васильич едко засмеялся:
— Программы! Бумага все стерпит. И по телевизору вас слушать без толку: соревнуетесь, кто бойчей заливает. Молчаливого человека среди вас и не заметишь. А серьезные люди чаще молчунами бывают.
— Есть же биографии, посмотри.
— Родился, крестился, женился и помер, — усмехнулся Васильич. — Разве из биографии живого человека поймешь? Три пуда соли нужно вместе съесть, чтобы в нем разобраться. Это, знаешь, то же самое, что жену по биографии выбирать. Смех, да и только!
— Ну а как быть? Власть-то нужна. Откуда она возьмется без выборов?
— Не боись, — Васильич покровительственно похлопал меня по руке. — Свято место пусто не бывает, без власти не останемся. Царь выдохся — пришли коммунисты. Без всяких, заметь, выборов. Сейчас, похоже, и коммунисты выдыхаются. Значит, придет новая сила.
— Как придет, с неба свалится? — ехидничал я.
— Из земли вырастет, — уверенно отвечал Васильич, — пробьется, протолкнется, прорвется. Где бегом, где ползком, где правдой, где кривдой, где добром, где злом. Но у нас с тобой разрешения спрашивать не будут.
— Военный переворот?
Во взгляде Васильича проскользнула досада: он любил говорить иносказаниями и, как истинный философ, всячески избегал однозначных ответов.
— Почем я знаю! Я по кремлям да по смольным не хожу. Знаю одно — власть, это сила. А сила солому ломит. У кого больше силы, у того и будет власть. Деньги, кстати, тоже сила, и немалая. А выборы, так — детский утренник с Дедом Морозом. Я тут с внучкой недавно ходил, — оживился Васильич. — «Детишки, позовем вместе Дедушку Мороза. Де-ду-шка Мо-роз»! И ведь верит детвора, верит. Так вот и выборы.
Что-то коробило меня в безукоризненных вроде бы рассуждениях Васильича, но я никак не мог разобраться, что именно. И тут меня осенило:
— А твоя хата, выходит, с краю? Одни уходят, другие приходят, а ты ни при чем?
Васильич, похоже, не обиделся на мой выпад и отвечал с прежней рассудительностью:
— Я маленький человек: «Авророй» не командую, денег в загашнике нет, разве что — на пельмени. И своей дудки у меня нет, а под чужую, понимаешь, плясать не желаю. И клоуном я быть не согласен. Другая у меня профессия — грузчик. Может, не слишком почетно, но ничего, я не жалуюсь.
Как ни старался, я и не смог в тот раз убедить Васильича в грядущем торжестве демократии.
— Баловство все это, игрища, — отметал он все мои аргументы.
Так жили все его предки: как трава, сильная своей неприхотливостью: идет дождик — растет, палит солнце — вянет, но, вцепившись в землю корнями, никогда не увядает до конца и каждой следующей весной дает свежие зеленые побеги.
Может быть, его внуки будут жить иначе — как садовые растения в ухоженном английском парке?
